Агентурная разведка. Книга первая. Русская агентур - Страница 76

Из этого Мосолов сделал вывод, что Палицын и весь его аппарат ему подчинены. Он начал распоряжаться подчиненными Палицына даже без ведома и согласия последнего. Палицын, не желая мириться с таким положением, подал в отставку, которая принята не была. Аверьянов еще раз пустился в дипломатию, телеграфируя Мосолову: "…Не найдете ли ваше превосходительство возможным ваши поручения лицам, состоящим в распоряжении полк. Палицына, передавать через сего последнего".

Но Мосолов "не понимал" этих "толстых намеков на тонкие обстоятельства" и продолжал распоряжаться военным агентом и его аппаратом.

Понятно, что при таких условиях не могло быть и речи об успешном ведении Палицыным работы по агентурной разведке.

В общем же результаты работы агентурной сети военных агентов в Румынии оценивались Ставкой неважно, не только по Австрии, Болгарии и Турции, но и по самой Румынии.

В Сербии до начала 1916 года военным агентом состоял Ген. штаба полковник Артамонов. Это — один из многих русских военных агентов, искавших оправдание своему бездействию "в трудной обстановке". Он писал в Ген. штаб, что с объявлением Австро-Венгрией войны Сербии разведка была совершенно парализована австрийцами, не останавливавшимися перед принятием таких мер, как поголовное заключение в тюрьму, а часто и расстрел всех более или менее видных народных деятелей южного славянства (священников, учителей, литераторов, журналистов и т. д.). Якобы, благодаря этим мерам, все, принадлежавшие к сети Артамонова, агенты "исчезли бесследно".

Непосредственное соприкосновение армий в период от вторжения австрийцев в Сербию и до окончательного изгнания их 2/ХII 1914 г. давало Артамонову достаточно подробные сведения о войсках противника, находившихся на сербском фронте.

"Развращенный" этими сведениями сербской войсковой разведки, Артамонов находил организацию новой сети разведки в военное время "нелегкой по трудности подыскания надежных лиц, не являющихся австро-германскими агентами, распространителями ложных сведений".

Однако, когда сербская армия была изгнана австрийцами с сербской территории, войсковая разведка стала давать все меньше и меньше сведений о противнике, а так как русское верховное командование требовало этих сведений, Артамонов волей-неволей вынужден был с половины апреля 1915 года приступить к созданию своей агентурной сети. Он приступил к организации агентурной сети через Бухарест и Турн-Северин до Будапешта, избранного им главным пунктом наблюдения, причем предполагал разместить агентов в Гросвардейне (Орадя), Араде, Темешваре (Тимишоара) и Сегедине (Сегед). Агентов для этой цели он, конечно, сам не вербовал, а обратился с просьбой к Сербской верховной команде дать ему сербских офицеров и чиновников, что последняя и сделала.

Но уже в конце апреля 1915 года Артамонов "передумал" этот вопрос и решил, что ему не для чего вести самому разведку, ибо сербская верховная команда имеет своей разведывательный отдел. С апреля 1915 года Артамонов начал выдавать этому разведывательному отделу суммы, получавшиеся им на ведение агентурной разведки, получая взамен от разведывательного отдела агентурные сведения о противнике.

Таким образом, Артамонов обошел "трудные обстоятельства" в деле ведения агентурной разведки. В начале 1916 года он был переведен в Салоники, где, как мы ниже увидим, опять-таки старался свалить ведение агентурной разведки на других, в данном случае на французов и англичан.

В Греции, во время войны русским военным агентом был Ген. штаба полковник Гудим-Левкович. По всей вероятности, он попал на эту должность по чьей либо протекции, не зная, что с этой должностью связана и агентурная разведка. К последней его "душа не лежала", он ее боялся и не знал как ее вести. Он писал в Генеральный штаб о своих "терзаниях" следующее:

"…Наученный в предыдущие годы тяжелым опытом, не только своим, но и наших союзников, имевших гораздо более средств, лично им преданных людей их национальности, а главное — подготовленных заранее в мирное время агентов, я, соблюдая казенные интересы, с особой осмотрительностью и осторожностью решался тратить казенные деньги на эту разведку".

Как видим, Левкович полагал, что его задача не разведку вести, не собирать столь необходимые сведения, а лишь "соблюдать казенные интересы", экономя деньги.

Дальше, его пугала "полная оторванность Турции, немецкий террор, немецкая систематичность в контролировании как внутреннего управления империи, так и особенности деятельности полиции", которые якобы делали даже "попытки разведки почти безнадежными".

Совершенно отказаться от ведения разведки он также боялся, ибо в его распоряжении имелись "специально отпущенные средства". Исходя из этих соображений, он, "несмотря на убеждение в малой целесообразности подобных попыток" (вести разведку), все же старался "наладить по возможности сбор сведений о Турции".

Но когда он приступил к сбору этих сведений, то опять наступило "смущение". Его "смущало главным образом то, что нас интересует преимущественно Босфор и прибосфорский район, что как раз наиболее оберегалось германо-турками от шпионажа".

В результате всех этих "смущений" и "боязней", Левкович заболел манией экономии, забыв, что во время войны не о деньгах плачут, а об отсутствии сведений о противнике. Ген. штаб требовал этих сведений, игнорируя манию экономии Левковича, и под этим нажимом он, с болью в сердце, решил, в конце концов, взяться за разведку. Как он это делал, пусть лучше сам расскажет: